Дневник Сальвадора Дали…
Засыпаю я с мыслью о том, что моя жизнь реально начнется завтра или послезавтра, или послепослезавтра, во всяком случае скоро (ведь это неизбежно случится).
Испокон веков люди одержимы манией постигнуть форму и свести ее к элементарным геометрическим объектам. Леонардо пытался изобрести некие яйца, которые, согласно Евклиду, якобы представляют собой совершеннейшую из форм. Энгр отдавал предпочтение сферам, Сезанн – кубам и цилиндрам. И только Дали, в пароксизме изощренного притворства поддавшись неповторимой магии носорога, нашел наконец истину. Простейшим термометром успеха может служить зависть неудачников. Если вы посредственность, то не лезьте из кожи вон, силясь рисовать как можно хуже, – все равно будет видно, что вы посредственность.
В любой ошибке почти всегда есть что-то от Бога. Так что не спеши поскорей ее исправить. Напротив, постарайся постигнуть ее разумом, докопаться до самой сути. И тебе откроется ее сокровенный смысл. Геометрические занятия утопичны по природе и потому не благоприятствуют эрекции. Впрочем, геометры редко бывают пылкими любовниками. Время спешит, пролетая мимо с каждым днем все быстрей и быстрей, и, хотя я смакую любой десятиминутный глоток жизни, венчая каждые четверть часа какой-нибудь выигранной баталией, подвигом или победой духа, соперничающими между собой по своей непреходящей значимости, – все равно сквозь меня мало-помалу незаметно просачиваются недели, наполняя меня яркостью и заставляя с еще более острым ощущением полноты жизни цепляться за каждую каплю моего драгоценнейшего обожаемого бытия.
Не бойтесь совершенства! Вы никогда не достигнете его!
Если вы посредственность, то не лезьте из кожи вон, силясь рисовать как можно хуже,– все равно будет видно, что вы посредственность. В шесть лет я хотел стать поваром, в семь – Наполеоном, а потом мои притязания постоянно росли. Жизнь сурова..., но зато ее озаряет свет вечности. Я до неприличия люблю жизнь Первое знакомство с Ницше глубоко потрясло меня. Прибегая к черно-белым тонам, он дерзко утверждал: «Бог умер!» Как?! Меня учили, что Бога нет, а теперь мне говорят, что Он умер. Я благодарен судьбе за две вещи: за то, что я испанец и за то, что я – Сальвадор Дали.
Особенность моей гениальности состоит в том, что она проистекает от ума. Именно от ума. Я относительно умен. Весьма относительно. Дали – наркотик, без которого уже нельзя обходиться. Миру придется немного потесниться, и еще вопрос, вместит ли он гения! Думаю, мне ничем не легче было родиться, чем Творцу – создать Вселенную. По крайней мере, он потом отдыхал, а на меня обрушились все краски мира. Со всей ответственностью заявляю: я никогда не шутил, не шучу и шутить не собираюсь. Я всегда говорил, что мёд слаще крови. А не наоборот!
Всю жизнь моей навязчивой идеей была боль, которую я писал бессчетно.
Страдая, я развлекаюсь. Это мой давний обычай. Трудно привлечь к себе внимание даже ненадолго. А я предавался этому занятию всякий день и час. У меня был девиз: главное – пусть о Дали говорят. На худой конец пусть говорят хорошо. Каков я на самом деле, знают считанные единицы. Я совершенно нормален. А ненормален тот, кто не понимает моей живописи, тот, кто не любит Веласкеса, тот, кому не интересно, который час на моих растекшихся циферблатах – они ведь показывают точное время.
Великие психологи и те не могли понять, где кончается гениальность и начинается безумие. Разница между мной и сумасшедшим в том, что я не сумасшедший.
Еще в раннем детстве я приобрел порочную привычку считать себя не таким, как все, и вести себя иначе, чем прочие смертные. Как оказалось, это золотая жила!
Раз я не обладаю той или иной добродетелью, мне причитается компенсация. Я высокомерен и многообразно порочен. Я – пособник анархии. Если уж я беру, то всегда перебираю. Все у меня переменчиво и все неизменно. Когда меня обуревают чувства, я превращаюсь в форменного идиота.
Меня зовут Сальвадором – Спасителем – в знак того, что во времена угрожающей техники и процветания посредственности, которые нам выпала честь претерпевать, я призван спасти искусство от пустоты.
С годами я хорошею. Дон Кихот был сумасшедший идеалист. Я тоже безумец, но при том каталонец, и мое безумие не без коммерческой жилки. Я христианин и католик, но чтобы быть художником, ни того, ни другого не требуется. Я – живое воплощение поднадзорного бреда. Это я сам держу его под надзором. Я брежу, следовательно, я существую. И более того: я существую, потому что брежу.
Великие гении всегда производят на свет посредственных детей, и я не хочу быть подтверждением этого правила. Я хочу оставить в наследство лишь самого себя.
Когда все гении перемрут, я останусь в гордом одиночестве.
Чувство банально по своей природе. Это низший природный элемент, пошлый атрибут обыденности. Безумие для меня весьма питательно, а произрастает оно из шутовства. Я никогда не мог разрешить роковой вопрос: где у меня кончается притворство и начинается искренность. Какую бы чушь ты не нес, в ней всегда есть крупица правды. Горькой правды. Будучи посредственностью, незачем лезть из кожи вон, доказывая, что ты посредственность. Это и так заметно.
Только идиоты полагают, что я следую советам, которые даю другим. С какой стати? Я ведь совершенно не похож на других.
Механизм изначально был моим личным врагом, а что до часов, то они были обречены растечься или вовсе не существовать.
Меня совершенно не трогает, что пишут критики. Я – то знаю, что в глубине души они любят мои работы, но признаться боятся. Сам я, когда пишу, не понимаю, какой смысл заключен в моей картине. Не подумайте, однако, что она лишена смысла! Просто он так глубок, так сложен, ненарочит и прихотлив, что ускользает от обычного логического восприятиия. Люблю журналистов! Они также способствуют кретинизации населения. И прекрасно с этим справляются.
Несчастны нищие духом, ибо благие порывы связывают их по рукам и ногам. Люди так не волновались бы, если бы я был посредственным художником. Всех великих художников подделывали.
Ну выйдет человечество в космос – и что? На что ему космос, когда не дано вечности? Дуракам угодно, чтобы я следовал тем советам, которые даю другим. Но это невозможно, ведь я же совсем другой. Я всегда видел то, чего другие не видели; а того, что видели другие, я не видел.
Герой, если он настоящий герой, всегда сам по себе. Одно дело герой, другое – слуга. Согласно закону возмещения, постулату о неустойчивости равновесия и принципу разнородности недостаток чего-либо дает в конечном итоге новую систему отношений. Какую бы чушь ты не нес, в ней всегда есть крупица правды. Горькой правды.
Обычно думают, что дурной вкус не может породить ничего стоящего. Напрасно. Ошибка – от бога. Поэтому не старайтесь исправить ошибку. Напротив, попробуйте понять ее, проникнуться ее смыслом, притерпеться к ней. И наступит освобождение.
Человека надо принимать как он есть: вместе со всем его дерьмом, вместе со смертью. Подчинись тому, чему не обязан подчиниться. Если все время думать: «Я – гений», в конце концов станешь гением.
Мои усы радостны и полны оптимизма. Они сродни усам Веласкеса и являют собой полную противоположность усам Ницше. Усы мои всё растут – как и сила моего воображения. Форма усов исторически обусловлена. У Гитлера не могло быть никаких других усов – только эта свастика под носом. Пока все разглядывают мои усы, я, укрывшись за ними, делаю свое дело.
Искусство – ужасная болезнь, но жить без неё пока нельзя. Искусством я выправляю себя и заражаю нормальных людей.
Художник не тот, кто вдохновляется, а тот, кто вдохновляет. Живопись и Дали не одно и то же, я как художник не переоцениваю себя. Просто другие так плохи, что я оказался лучше.
Увидел – и запало в душу, и через кисть пролилось на холст. Это живопись. И то же самое – любовь. Искусство – ужаснейшая болезнь, но жить без нее пока нельзя. Для художника каждое прикосновение кисти к холсту – целая жизненная драма. Моя живопись – это жизнь и пища, плоть и кровь. Не ищите в ней ни ума, ни чувства. Через века мы с Леонардо да Винчи протягиваем друг другу руки.
Думаю, что сейчас у нас средневековье, но когда-нибудь настанет Возрождение. Я – декадент. В искусстве я нечто вроде сыра камамбер: чуть переберёшь, и всё. Я – последний отголосок античности – стою на самой грани. Произведение искусства не пробуждает во мне никаких чувств. Глядя на шедевр, я прихожу в экстаз от того, чему могу научиться. Мне и в голову не приходит растекаться в умилении. Пейзаж – это состояние души. Живопись – это сделанная рукой цветная фотография всех возможных, сверхизысканных, необычных, сверхэстетических образцов конкретной иррациональности.
Моя живопись - это жизнь и пища, плоть и кровь. Не ищите в ней ни ума, ни чувства. Произведение искусства не пробуждает во мне никаких чувств. Глядя на шедевр, я прихожу в экстаз от того, чему могу научиться. Мне и в голову не приходит растекаться в умилении. Художник думает рисунком. Бесплоден именно хороший вкус – для художника нет ничего вреднее хорошего вкуса. Возьмите французов – из-за хорошего вкуса они совершенно разленились.
Не старайтесь прикрыть нарочито небрежной живописью свою посредственность – она обнаружит себя в первом же мазке.
Для начала научитесь рисовать и писать как старые мастера, а уж потом действуйте по своему усмотрению – и вас будут уважать. Когда меня спрашивают: «Что нового?», я отвечаю: «Веласкес! И ныне и присно». От Веласкеса я узнал о свете, лучах, бликах и зеркалах куда больше, чем мог бы узнать из сотен увесистых научных книг. Его полотна – это золотая россыпь точных, выверенных решений. Без Веласкеса не было бы французского импрессионизма, без Пикассо и Гриса не кубизма, без Миро и Дали нет ни сюрреализма, ни всего, что из него проистекло.
Когда меня спрашивают, какая разница между полотном Веласкеса и хорошей фотографией, я отвечаю: «Семь миллионов долларов».
Сюрреализм – не партия, не ярлык, а единственное в своем роде состояние духа, не скованное ни лозунгами, ни моралью. Сюрреализм – полная свобода человеческого существа и право его грезить. Я не сюрреалист, я – сюрреализм. Я – высшее воплощение сюрреализма – следую традиции испанских мистиков. Разница между сюрреалистами и мной заключается в том, что сюрреалист – это я. Я не сюрреалист, я – сюрреализм.
Коммунизм неуклонно деградирует. Судите сами: Маркс был необыкновенно волосат, Ленин носил бороду и усы (хотя не столь пышные), Сталин только усы, а у Хрущева и того не было.
Я не коммунист, но не имею ничего против коммунизма. Я уважаю любые убеждения и, прежде всего те, которые несовместимы с моими. Я монархист – и причиной тому Веласкес, а также корона, символ четырех наиглавнейших добродетелей: честности, справедливости, силы и великодушия. Анархия при монархии – вот наилучшее государственное устройство. Монарх должен быть гарантом анархии.
Бежать впереди Истории гораздо интереснее, чем описывать её. Политика, как рак, разъедает поэзию. Трудно агитировать короля за монархию. Стоит заговорить со мной о Французской революции, как я делаюсь болен. Если в стране нет по меньшей мере пятидесяти сортов сыра и хорошего вина, значит, страна дошла до ручки.
Рядом с историей политика – не более, чем анекдот. Гала – единственная моя муза, мой гений и моя жизнь, без Гала я никто. Я понятия не имею, беден я или богат. Всем распоряжается жена. А для меня деньги – мистика. По мне богатеть не унизительно, унизительно умереть под забором. Простейший способ освободиться от власти золота – это иметь его в избытке. Мне лучше спится после получения чеков на большие суммы.
Обожаю умных врагов. Не будь у меня врагов, я не стал бы тем, кем стал. Но, слава богу, врагов хватало. Врагов я забрасываю цветами – в гробу. Я никогда не встречал женщины одновременно красивой и элегантной – это взаимоисключающие характеристики. Смерть завораживает меня вечностью. Я столько умею, что не могу допустить даже мысли о собственной смерти. Это было бы слишком нелепо. Нельзя разбазаривать богатство.
Засыпаю я с мыслью о том, что моя жизнь реально начнется завтра или послезавтра, или послепослезавтра, во всяком случае скоро (ведь это неизбежно случится).
Испокон веков люди одержимы манией постигнуть форму и свести ее к элементарным геометрическим объектам. Леонардо пытался изобрести некие яйца, которые, согласно Евклиду, якобы представляют собой совершеннейшую из форм. Энгр отдавал предпочтение сферам, Сезанн – кубам и цилиндрам. И только Дали, в пароксизме изощренного притворства поддавшись неповторимой магии носорога, нашел наконец истину. Простейшим термометром успеха может служить зависть неудачников. Если вы посредственность, то не лезьте из кожи вон, силясь рисовать как можно хуже, – все равно будет видно, что вы посредственность.
В любой ошибке почти всегда есть что-то от Бога. Так что не спеши поскорей ее исправить. Напротив, постарайся постигнуть ее разумом, докопаться до самой сути. И тебе откроется ее сокровенный смысл. Геометрические занятия утопичны по природе и потому не благоприятствуют эрекции. Впрочем, геометры редко бывают пылкими любовниками. Время спешит, пролетая мимо с каждым днем все быстрей и быстрей, и, хотя я смакую любой десятиминутный глоток жизни, венчая каждые четверть часа какой-нибудь выигранной баталией, подвигом или победой духа, соперничающими между собой по своей непреходящей значимости, – все равно сквозь меня мало-помалу незаметно просачиваются недели, наполняя меня яркостью и заставляя с еще более острым ощущением полноты жизни цепляться за каждую каплю моего драгоценнейшего обожаемого бытия.
Не бойтесь совершенства! Вы никогда не достигнете его!
Если вы посредственность, то не лезьте из кожи вон, силясь рисовать как можно хуже,– все равно будет видно, что вы посредственность. В шесть лет я хотел стать поваром, в семь – Наполеоном, а потом мои притязания постоянно росли. Жизнь сурова..., но зато ее озаряет свет вечности. Я до неприличия люблю жизнь Первое знакомство с Ницше глубоко потрясло меня. Прибегая к черно-белым тонам, он дерзко утверждал: «Бог умер!» Как?! Меня учили, что Бога нет, а теперь мне говорят, что Он умер. Я благодарен судьбе за две вещи: за то, что я испанец и за то, что я – Сальвадор Дали.
Особенность моей гениальности состоит в том, что она проистекает от ума. Именно от ума. Я относительно умен. Весьма относительно. Дали – наркотик, без которого уже нельзя обходиться. Миру придется немного потесниться, и еще вопрос, вместит ли он гения! Думаю, мне ничем не легче было родиться, чем Творцу – создать Вселенную. По крайней мере, он потом отдыхал, а на меня обрушились все краски мира. Со всей ответственностью заявляю: я никогда не шутил, не шучу и шутить не собираюсь. Я всегда говорил, что мёд слаще крови. А не наоборот!
Всю жизнь моей навязчивой идеей была боль, которую я писал бессчетно.
Страдая, я развлекаюсь. Это мой давний обычай. Трудно привлечь к себе внимание даже ненадолго. А я предавался этому занятию всякий день и час. У меня был девиз: главное – пусть о Дали говорят. На худой конец пусть говорят хорошо. Каков я на самом деле, знают считанные единицы. Я совершенно нормален. А ненормален тот, кто не понимает моей живописи, тот, кто не любит Веласкеса, тот, кому не интересно, который час на моих растекшихся циферблатах – они ведь показывают точное время.
Великие психологи и те не могли понять, где кончается гениальность и начинается безумие. Разница между мной и сумасшедшим в том, что я не сумасшедший.
Еще в раннем детстве я приобрел порочную привычку считать себя не таким, как все, и вести себя иначе, чем прочие смертные. Как оказалось, это золотая жила!
Раз я не обладаю той или иной добродетелью, мне причитается компенсация. Я высокомерен и многообразно порочен. Я – пособник анархии. Если уж я беру, то всегда перебираю. Все у меня переменчиво и все неизменно. Когда меня обуревают чувства, я превращаюсь в форменного идиота.
Меня зовут Сальвадором – Спасителем – в знак того, что во времена угрожающей техники и процветания посредственности, которые нам выпала честь претерпевать, я призван спасти искусство от пустоты.
С годами я хорошею. Дон Кихот был сумасшедший идеалист. Я тоже безумец, но при том каталонец, и мое безумие не без коммерческой жилки. Я христианин и католик, но чтобы быть художником, ни того, ни другого не требуется. Я – живое воплощение поднадзорного бреда. Это я сам держу его под надзором. Я брежу, следовательно, я существую. И более того: я существую, потому что брежу.
Великие гении всегда производят на свет посредственных детей, и я не хочу быть подтверждением этого правила. Я хочу оставить в наследство лишь самого себя.
Когда все гении перемрут, я останусь в гордом одиночестве.
Чувство банально по своей природе. Это низший природный элемент, пошлый атрибут обыденности. Безумие для меня весьма питательно, а произрастает оно из шутовства. Я никогда не мог разрешить роковой вопрос: где у меня кончается притворство и начинается искренность. Какую бы чушь ты не нес, в ней всегда есть крупица правды. Горькой правды. Будучи посредственностью, незачем лезть из кожи вон, доказывая, что ты посредственность. Это и так заметно.
Только идиоты полагают, что я следую советам, которые даю другим. С какой стати? Я ведь совершенно не похож на других.
Механизм изначально был моим личным врагом, а что до часов, то они были обречены растечься или вовсе не существовать.
Меня совершенно не трогает, что пишут критики. Я – то знаю, что в глубине души они любят мои работы, но признаться боятся. Сам я, когда пишу, не понимаю, какой смысл заключен в моей картине. Не подумайте, однако, что она лишена смысла! Просто он так глубок, так сложен, ненарочит и прихотлив, что ускользает от обычного логического восприятиия. Люблю журналистов! Они также способствуют кретинизации населения. И прекрасно с этим справляются.
Несчастны нищие духом, ибо благие порывы связывают их по рукам и ногам. Люди так не волновались бы, если бы я был посредственным художником. Всех великих художников подделывали.
Ну выйдет человечество в космос – и что? На что ему космос, когда не дано вечности? Дуракам угодно, чтобы я следовал тем советам, которые даю другим. Но это невозможно, ведь я же совсем другой. Я всегда видел то, чего другие не видели; а того, что видели другие, я не видел.
Герой, если он настоящий герой, всегда сам по себе. Одно дело герой, другое – слуга. Согласно закону возмещения, постулату о неустойчивости равновесия и принципу разнородности недостаток чего-либо дает в конечном итоге новую систему отношений. Какую бы чушь ты не нес, в ней всегда есть крупица правды. Горькой правды.
Обычно думают, что дурной вкус не может породить ничего стоящего. Напрасно. Ошибка – от бога. Поэтому не старайтесь исправить ошибку. Напротив, попробуйте понять ее, проникнуться ее смыслом, притерпеться к ней. И наступит освобождение.
Человека надо принимать как он есть: вместе со всем его дерьмом, вместе со смертью. Подчинись тому, чему не обязан подчиниться. Если все время думать: «Я – гений», в конце концов станешь гением.
Мои усы радостны и полны оптимизма. Они сродни усам Веласкеса и являют собой полную противоположность усам Ницше. Усы мои всё растут – как и сила моего воображения. Форма усов исторически обусловлена. У Гитлера не могло быть никаких других усов – только эта свастика под носом. Пока все разглядывают мои усы, я, укрывшись за ними, делаю свое дело.
Искусство – ужасная болезнь, но жить без неё пока нельзя. Искусством я выправляю себя и заражаю нормальных людей.
Художник не тот, кто вдохновляется, а тот, кто вдохновляет. Живопись и Дали не одно и то же, я как художник не переоцениваю себя. Просто другие так плохи, что я оказался лучше.
Увидел – и запало в душу, и через кисть пролилось на холст. Это живопись. И то же самое – любовь. Искусство – ужаснейшая болезнь, но жить без нее пока нельзя. Для художника каждое прикосновение кисти к холсту – целая жизненная драма. Моя живопись – это жизнь и пища, плоть и кровь. Не ищите в ней ни ума, ни чувства. Через века мы с Леонардо да Винчи протягиваем друг другу руки.
Думаю, что сейчас у нас средневековье, но когда-нибудь настанет Возрождение. Я – декадент. В искусстве я нечто вроде сыра камамбер: чуть переберёшь, и всё. Я – последний отголосок античности – стою на самой грани. Произведение искусства не пробуждает во мне никаких чувств. Глядя на шедевр, я прихожу в экстаз от того, чему могу научиться. Мне и в голову не приходит растекаться в умилении. Пейзаж – это состояние души. Живопись – это сделанная рукой цветная фотография всех возможных, сверхизысканных, необычных, сверхэстетических образцов конкретной иррациональности.
Моя живопись - это жизнь и пища, плоть и кровь. Не ищите в ней ни ума, ни чувства. Произведение искусства не пробуждает во мне никаких чувств. Глядя на шедевр, я прихожу в экстаз от того, чему могу научиться. Мне и в голову не приходит растекаться в умилении. Художник думает рисунком. Бесплоден именно хороший вкус – для художника нет ничего вреднее хорошего вкуса. Возьмите французов – из-за хорошего вкуса они совершенно разленились.
Не старайтесь прикрыть нарочито небрежной живописью свою посредственность – она обнаружит себя в первом же мазке.
Для начала научитесь рисовать и писать как старые мастера, а уж потом действуйте по своему усмотрению – и вас будут уважать. Когда меня спрашивают: «Что нового?», я отвечаю: «Веласкес! И ныне и присно». От Веласкеса я узнал о свете, лучах, бликах и зеркалах куда больше, чем мог бы узнать из сотен увесистых научных книг. Его полотна – это золотая россыпь точных, выверенных решений. Без Веласкеса не было бы французского импрессионизма, без Пикассо и Гриса не кубизма, без Миро и Дали нет ни сюрреализма, ни всего, что из него проистекло.
Когда меня спрашивают, какая разница между полотном Веласкеса и хорошей фотографией, я отвечаю: «Семь миллионов долларов».
Сюрреализм – не партия, не ярлык, а единственное в своем роде состояние духа, не скованное ни лозунгами, ни моралью. Сюрреализм – полная свобода человеческого существа и право его грезить. Я не сюрреалист, я – сюрреализм. Я – высшее воплощение сюрреализма – следую традиции испанских мистиков. Разница между сюрреалистами и мной заключается в том, что сюрреалист – это я. Я не сюрреалист, я – сюрреализм.
Коммунизм неуклонно деградирует. Судите сами: Маркс был необыкновенно волосат, Ленин носил бороду и усы (хотя не столь пышные), Сталин только усы, а у Хрущева и того не было.
Я не коммунист, но не имею ничего против коммунизма. Я уважаю любые убеждения и, прежде всего те, которые несовместимы с моими. Я монархист – и причиной тому Веласкес, а также корона, символ четырех наиглавнейших добродетелей: честности, справедливости, силы и великодушия. Анархия при монархии – вот наилучшее государственное устройство. Монарх должен быть гарантом анархии.
Бежать впереди Истории гораздо интереснее, чем описывать её. Политика, как рак, разъедает поэзию. Трудно агитировать короля за монархию. Стоит заговорить со мной о Французской революции, как я делаюсь болен. Если в стране нет по меньшей мере пятидесяти сортов сыра и хорошего вина, значит, страна дошла до ручки.
Рядом с историей политика – не более, чем анекдот. Гала – единственная моя муза, мой гений и моя жизнь, без Гала я никто. Я понятия не имею, беден я или богат. Всем распоряжается жена. А для меня деньги – мистика. По мне богатеть не унизительно, унизительно умереть под забором. Простейший способ освободиться от власти золота – это иметь его в избытке. Мне лучше спится после получения чеков на большие суммы.
Обожаю умных врагов. Не будь у меня врагов, я не стал бы тем, кем стал. Но, слава богу, врагов хватало. Врагов я забрасываю цветами – в гробу. Я никогда не встречал женщины одновременно красивой и элегантной – это взаимоисключающие характеристики. Смерть завораживает меня вечностью. Я столько умею, что не могу допустить даже мысли о собственной смерти. Это было бы слишком нелепо. Нельзя разбазаривать богатство.
Немає коментарів:
Дописати коментар